Я видел эту фотографию и раньше, но в таком качестве - в первый раз.
Это фотография 1861-го года, где ему 16 лет. Нет ещё его пышных усов кавалериста и можно видеть поразительное выражение лица, показывающее необычайную зрелость, соответствующую примерно 40-летнему возрасту. А ведь он ещё не стал офицером и не видел войны, которая так сильно изменит его жизнь. Потребовалось два года, чтобы оправиться от потрясения и, видимо, он очень многое для себя понял, сделав какие-то фундаментальные выводы о человеческой природе вообще. Он увидел, чего стоит человеческая жизнь, а надо сказать, что в Прусской войне 1870-го года впервые применялась гаубичная артиллерия, от которой не спасали окопы и блиндажи, потому что снаряды падали по навесной траектории (до этого пушки стреляли прямо перед собой). Кроме того, у пруссаков были ружья очень неудачной конструкции, затвор которых легко ломался. Но хуже того, что они имели дальность стрельбы всего 400 метров, тогда как у французов были ружья с дальностью стрельбы в 700 метров. Из-за этого немецкие атаки захлёбывались, а потери были высоки. И хотя пруссаки победили благодаря доблестной кавалерии, - это было в последний раз в истории Европы, когда кавалерия сыграла решающую роль (это будет перечёркнуто появившимися пулемётами Максима (1883)), - Прусское правительство приказало создать ружья с большой дальностью. Тогда появились винтовки Маузера - очень точные и с дальностью стрельбы в 1000 метров. Появился и бездымный порох, делавший стрельбу незаметной. В Бурской войне эти винтовки, тайно закупленные в большом количестве голландскими колонистами, использовались в качестве снайперских и нанесли большие потери англичанам, тем боле, что они атаковали шеренгами. Русские офицеры рассказывали, что буры, которые обладали поразительным хладнокровием, подпускали англичан очень близко, иногда до 15 метров, и одним точным выстрелом винтовки Маузера сносили сразу две английские головы, настолько мощным был калибр. Там же на стороне буров было и много пруссаков, которые воевали вместе с русскими, потому что французов и итальянцев больше заботило мародёрство, что вызывало брезгливое презрение. Были ещё венгры, но они вели себя грубо и дико и к тому же всё время пьянствовали.
И вот спустя два года после войны, в 1872-м году, что-то для себя поняв, Ницше начал писать. Похоже, он не планировал большую работу, рассчитывая полностью уложиться в три больших тома, однако война сильно изменила его характер и к прежней жизни он вернуться уже не мог. На момент начала войны он был преподавателем и, как пишут, ему это нравилось. Но после войны он не вернулся к этому, хотя получал пожизненную профессорскую пенсию, на которую вёл весьма скромную жизнь. У него был лишь костюм, саквояж с какими-то вещами и зонтик - вот и всё, что у него было. Он снимал маленькие комнаты в Альпийских пансионах и, похоже, горный воздух благоприятен был для его здоровья, которое из-за пережитого подорвалось ещё больше.
Так он постепенно рос как мыслитель, что, безусловно, ему очень нравилось) Он любил обозревать мир с неких эмпирических высот, представляя себя на вершине и рассматривая историю в большой перспективе от чудесной, экстатической и безгрешной Эллады до современности с её журналистской трескотнёй, пустенькими людишками и пустенькими идейками, не достойными даже презрения, а не то, что внимания (Ницше не читал ни Маркса, ни анархистов, ни социалистов, ни шовинистов, ничего подобного, справедливо считая всё это сбродом). Отсюда пиетет к далёкой, но столь родственной России, к серьёзным и глубоким размышлениям Достоевского, что представляло некий значительный контраст с тем, что происходило в Европе в ходе, так сказать, индустриальной перестройки. Он провозгласил, что истинной столицей Европы - культурой Европы - является Петербург и, как известно, искал какие-то ниточки, чтобы связаться, но толком не знал, к кому обратиться. Тщетное не интересовал его - именно поэтому Ницше был последним, по сути дела, истинным философом Европы, потому что все прочие были лишь публицистами и так или иначе представляли какие-то политические мотивы, что симптоматично как для немецких (до Второй Мировой войны), так и для французских (послевоенных). Дальше, понятно, стало только хуже.
Ницше было на это совершенно напевать. Доходило до смешного, когда приятели _уговаривали_ его прочитать Кьеркегора или Маркса, на что он просто хмыкал, презрительно кривясь, хотя этого и не было видно за пышными усами, которые он для этого и отпустил, потому что у него было живое выражение лица, по которому легко всё читалось (он это не любил и никому не позволял лезть к нему в душу)) и, как говорит фон Саломе, необыкновенный голос, хотя не очень понятно, что она имела в виду (тем не менее, она подчеркнула это особенно: "Ницше нельзя понять, не зная, как звучит его голос"). Впрочем, это уже психология и почти зоология. Нам это неинтересно. Bon, нельзя ничего по-настоящему понять, если ты зашорен социальным, полагал Ницше. Он мог позволить себе пренебрегать полностью идеологическими или политическими моментами, позицируя себя как свободного мыслителя, не привязанного ни к чему. Так постепенно он приближался к искомой форме, к афористическим сентенциям и к чему-то вроде притчевого сказания в суфийском русле, коим была удивительная проповедь его Заратустры. Это и была его вершина. В дальнейшем, я полагаю, он всё же нисходил, потому что более лучшей формы создать было уже нельзя. Нарастало его высокомерие, все его близкие исчезли из его жизни. Мать же убеждала его "взяться, наконец, за ум", как это любят назидать женщины, и вернуться к преподаванию, став благопристойным и солидным членом общества. Какого, собственно, общества? Общество этих бюргеров, живущих как бабочки-однодневки? Наплодить таких же бессмысленных инфантилов, но зачем? Вон, их целая Америка таких, деловитых пустышек. Он спокойно воспринимал эти назидания и, кажется, это было для него просто неким шумом)
Так Ницше постепенно приближался к конечной фазе, всё пристальней всматриваясь в бездну. Пустыня одиночества, в которой он жил, была прекрасна, но совершенно бесплодна. При этом он с горечью отмечал, что его труды не получили никакого, ни малейшего признания. Когда он окажется в клинике, никто из докторов, - людей образованных и культурных, - не знал, кто такой Ницше. Луиза фон Саломе с сожалением пишет, что Ницше не знал, что давно образованы кружки (ферейны по-немецки), в котором его почитают за гуру, революционера духа, в одиночку проводящего столь грандиозную, ведь кто такой был Ницше, объективно говоря, по сравнению с Вагнером, которому он оппонировал? Но с точки зрения Ницше даже Вагнер был очень мелкой фигурой и он в целом противопоставлял себя всем духу пессимизма, истоки которого восходят ещё к стоикам периода упадка Эллады. Вагнер не имел значения сам по-себе, разве что как объект глумления и подчёркнутого презрения, учитывая глубочайшую ресентиментность вагнеровского этого "несносного шума". Ницше был эпохальной фигурой и мыслил он эпохально. Кто-то это даже и понимал, поэтому его считали в том числе неким пророком Новой Зари, или Вечного Полудня, как он это называл. И потому глубоко неправ Лиготти в своей трактовке ницшевской позиции как "героического пессимизма". Совершенно нет. Нет ни единого намёка в творчестве Ницше, будь то поэтика, музыка или трактаты, в чём было что-то декадентское, хоть какой-то признак уныния. Один сплошной непрерывный драйв, причём ещё и нарастающий (правда, в конце в ущерб смыслу). Позже Ницше вдохновит экспрессионистов, появившихся буквально через пару лет после его смерти одновременно в Австрии, Германии и России (в России они назывались дионисийцами). Экспрессионизм (от лат. expressio - выразительность, порыв, удар), в свою очередь, приобретёт множество различных форм - поэтическую, музыкальную, кинематографическую, художественную и прозаическую. Достоевский в то же время вдохновит экзистенциалистов, а Штирнер - итальянских футуристов. При этом в раннее время, в начале наступившего века, чёткого деления не было. Это просто было неким всполохом, стихийным переживанием.
Да, к большому сожалению, Ницше не имел ни малейшего представления о той важной роли, которую он сыграет и которая у него уже давно была. Находясь в своей бесконечной пустыне, столь захватившей его, он не знал, что в некоторой перспективной части интеллектуалов его хорошо знают и очень высоко ценят. Он этого так никогда и не узнал, выбыв из строя, скажем так, в полной уверенности, что он никому не известен. Триумф, с одной стороны, ведь слава заботит только мелкие натуры, что-то там тужащиеся изображать (ведь Вагнер, если подумать, был человечком крайне мелким, просто ничтожным), но и горечь, потому что не было никого (как он считал), кто мог бы оценить его работу, его "чудовищную судьбу". Отсюда злобное упреждение о том, что рано или поздно его труды, конечно, получат должное признание, но это будет уже без него и немцы, как всегда, "сотворят мышь" из его титанического по масштабам и усилиям труда. Это раздражало, бесило его. Тем не менее, это не было сколь-нибудь важным, просто самочувствие всё ухудшалось.
Последнее, что он написал, были письма разным людям, - письма весьма странные, это мягко говоря, - по которым поняли, что он не в себе. Он написал в том числе Бисмарку и, обращаясь к нему на "ты", называл его лжецом и подлецом. После этого разум оставил его. Бредя по улице, он увидел извозчика, который лупил плетью измученную лошадь, у которой не было сил сдвинуться с места. Ницше бросился к ней и обнял её голову, получил ещё пару ударов плетью, потому что извозчик не заметил его и остановился только, услышав рыдания. Затем Ницше потерял сознание и, в общем=-то, никогда в него уже не пришёл.
Этот образ, столь значимый в европейской культуре, будто предвосхитил бессмысленную жестокость и ужас Первой Мировой войны, фактически пережитой как Апокалипсис (это надо понимать в буквальном смысле, подчёркиваю).
Много раз отображался этот драматический мотив...
Точно так же сошёл с ума Раскольников, что, может быть, где-то подспудно сыграло.
Так закончилась эта поразительная судьба человека, который больше всего презирал сострадание и милосердие. И потому мы не задаёмся вопросом, почему в последний год жизни Кроули отказался от Телемы, а вернувшийся из скитаний Рембо причастился. Не нужно пытаться это понять. Где-то нужно остановиться. Возможно...
--------------
Это очередная моя попытка написать "идеальный очерк" о Ницше, что я предпринимаю время от времени) Ничего нового тут нет.
И вот спустя два года после войны, в 1872-м году, что-то для себя поняв, Ницше начал писать. Похоже, он не планировал большую работу, рассчитывая полностью уложиться в три больших тома, однако война сильно изменила его характер и к прежней жизни он вернуться уже не мог. На момент начала войны он был преподавателем и, как пишут, ему это нравилось. Но после войны он не вернулся к этому, хотя получал пожизненную профессорскую пенсию, на которую вёл весьма скромную жизнь. У него был лишь костюм, саквояж с какими-то вещами и зонтик - вот и всё, что у него было. Он снимал маленькие комнаты в Альпийских пансионах и, похоже, горный воздух благоприятен был для его здоровья, которое из-за пережитого подорвалось ещё больше.
Ницше и какие-то дегенераты, которых он не знал и знать не хотел
Ницше было на это совершенно напевать. Доходило до смешного, когда приятели _уговаривали_ его прочитать Кьеркегора или Маркса, на что он просто хмыкал, презрительно кривясь, хотя этого и не было видно за пышными усами, которые он для этого и отпустил, потому что у него было живое выражение лица, по которому легко всё читалось (он это не любил и никому не позволял лезть к нему в душу)) и, как говорит фон Саломе, необыкновенный голос, хотя не очень понятно, что она имела в виду (тем не менее, она подчеркнула это особенно: "Ницше нельзя понять, не зная, как звучит его голос"). Впрочем, это уже психология и почти зоология. Нам это неинтересно. Bon, нельзя ничего по-настоящему понять, если ты зашорен социальным, полагал Ницше. Он мог позволить себе пренебрегать полностью идеологическими или политическими моментами, позицируя себя как свободного мыслителя, не привязанного ни к чему. Так постепенно он приближался к искомой форме, к афористическим сентенциям и к чему-то вроде притчевого сказания в суфийском русле, коим была удивительная проповедь его Заратустры. Это и была его вершина. В дальнейшем, я полагаю, он всё же нисходил, потому что более лучшей формы создать было уже нельзя. Нарастало его высокомерие, все его близкие исчезли из его жизни. Мать же убеждала его "взяться, наконец, за ум", как это любят назидать женщины, и вернуться к преподаванию, став благопристойным и солидным членом общества. Какого, собственно, общества? Общество этих бюргеров, живущих как бабочки-однодневки? Наплодить таких же бессмысленных инфантилов, но зачем? Вон, их целая Америка таких, деловитых пустышек. Он спокойно воспринимал эти назидания и, кажется, это было для него просто неким шумом)
Так Ницше постепенно приближался к конечной фазе, всё пристальней всматриваясь в бездну. Пустыня одиночества, в которой он жил, была прекрасна, но совершенно бесплодна. При этом он с горечью отмечал, что его труды не получили никакого, ни малейшего признания. Когда он окажется в клинике, никто из докторов, - людей образованных и культурных, - не знал, кто такой Ницше. Луиза фон Саломе с сожалением пишет, что Ницше не знал, что давно образованы кружки (ферейны по-немецки), в котором его почитают за гуру, революционера духа, в одиночку проводящего столь грандиозную, ведь кто такой был Ницше, объективно говоря, по сравнению с Вагнером, которому он оппонировал? Но с точки зрения Ницше даже Вагнер был очень мелкой фигурой и он в целом противопоставлял себя всем духу пессимизма, истоки которого восходят ещё к стоикам периода упадка Эллады. Вагнер не имел значения сам по-себе, разве что как объект глумления и подчёркнутого презрения, учитывая глубочайшую ресентиментность вагнеровского этого "несносного шума". Ницше был эпохальной фигурой и мыслил он эпохально. Кто-то это даже и понимал, поэтому его считали в том числе неким пророком Новой Зари, или Вечного Полудня, как он это называл. И потому глубоко неправ Лиготти в своей трактовке ницшевской позиции как "героического пессимизма". Совершенно нет. Нет ни единого намёка в творчестве Ницше, будь то поэтика, музыка или трактаты, в чём было что-то декадентское, хоть какой-то признак уныния. Один сплошной непрерывный драйв, причём ещё и нарастающий (правда, в конце в ущерб смыслу). Позже Ницше вдохновит экспрессионистов, появившихся буквально через пару лет после его смерти одновременно в Австрии, Германии и России (в России они назывались дионисийцами). Экспрессионизм (от лат. expressio - выразительность, порыв, удар), в свою очередь, приобретёт множество различных форм - поэтическую, музыкальную, кинематографическую, художественную и прозаическую. Достоевский в то же время вдохновит экзистенциалистов, а Штирнер - итальянских футуристов. При этом в раннее время, в начале наступившего века, чёткого деления не было. Это просто было неким всполохом, стихийным переживанием.
Ренцо Новаторе (1890-1922) - Бруно Филиппи (1900-1919) - Северино Ди Джованни (1901-1931)
Да, к большому сожалению, Ницше не имел ни малейшего представления о той важной роли, которую он сыграет и которая у него уже давно была. Находясь в своей бесконечной пустыне, столь захватившей его, он не знал, что в некоторой перспективной части интеллектуалов его хорошо знают и очень высоко ценят. Он этого так никогда и не узнал, выбыв из строя, скажем так, в полной уверенности, что он никому не известен. Триумф, с одной стороны, ведь слава заботит только мелкие натуры, что-то там тужащиеся изображать (ведь Вагнер, если подумать, был человечком крайне мелким, просто ничтожным), но и горечь, потому что не было никого (как он считал), кто мог бы оценить его работу, его "чудовищную судьбу". Отсюда злобное упреждение о том, что рано или поздно его труды, конечно, получат должное признание, но это будет уже без него и немцы, как всегда, "сотворят мышь" из его титанического по масштабам и усилиям труда. Это раздражало, бесило его. Тем не менее, это не было сколь-нибудь важным, просто самочувствие всё ухудшалось.
Последнее, что он написал, были письма разным людям, - письма весьма странные, это мягко говоря, - по которым поняли, что он не в себе. Он написал в том числе Бисмарку и, обращаясь к нему на "ты", называл его лжецом и подлецом. После этого разум оставил его. Бредя по улице, он увидел извозчика, который лупил плетью измученную лошадь, у которой не было сил сдвинуться с места. Ницше бросился к ней и обнял её голову, получил ещё пару ударов плетью, потому что извозчик не заметил его и остановился только, услышав рыдания. Затем Ницше потерял сознание и, в общем=-то, никогда в него уже не пришёл.
Этот образ, столь значимый в европейской культуре, будто предвосхитил бессмысленную жестокость и ужас Первой Мировой войны, фактически пережитой как Апокалипсис (это надо понимать в буквальном смысле, подчёркиваю).
Много раз отображался этот драматический мотив...
Точно так же сошёл с ума Раскольников, что, может быть, где-то подспудно сыграло.
Так закончилась эта поразительная судьба человека, который больше всего презирал сострадание и милосердие. И потому мы не задаёмся вопросом, почему в последний год жизни Кроули отказался от Телемы, а вернувшийся из скитаний Рембо причастился. Не нужно пытаться это понять. Где-то нужно остановиться. Возможно...
Солдаты Первой Мировой в память о погибших лошадях
--------------
Это очередная моя попытка написать "идеальный очерк" о Ницше, что я предпринимаю время от времени) Ничего нового тут нет.
Комментариев нет:
Отправить комментарий