Он любил говорить, что это «его маска», скрывающая безбожное потешание над окружающим миром. Иногда можно заметить нечто вроде ухмылки или презрительной усмешки, скрываемой этими усами, и, конечно, Ницше не родился с ними…)
В аристократическом лицее, где он учился и заполучил прозвище Пастор (потому что имел манеру при всяком случае высказываться сентенциями из «Библии», упражняясь в осроумии), у него, конечно, не было усов.
На этом фото, где лицо не скрыто усами, хорошо виден, кстати, западно-балтийский (иже лехитский, иже венедский) антротип. У его отца это ещё резче (Ф.В. всё-таки был наполовину немец, по материнской половине, как бы он её не презирал), фактически чисто польское лицо.
Первоначально усы не были пышными, напротив, довольно малообщительными. Писал Ницше также очень малопримечательные вещи, хотя первой серьёзной работой отличился уже в 14 лет. Музыку же сочинял ещё с 7 (сохранился его романс на стихи Пушкина).
Уже в 24 года став профессором филологии (иногда ошибочно называют философию; Ницше никогда не был «философом», он был свободным мыслителем, по профессии — филологом, на профессорскую пенсию он и жил), он читает лекции, а затем поступает на срочную службу, где служит в кавалерии. Из-за благородного происхождения и лидерских качеств, ему не составляло труда стать капитаном кавалерии, однако он не стал подниматься по военной карьере, всегда оставаясь в звании унтер-офицера. Я уже неоднократно объяснял причину этого: для брахмана движение по кшатрийскому повышению — это регресс, движение назад. Это всё равно, как если бы профессор филологии Ницше — на языке Ницше говорят современные немцы (Ницше завершил становление немецкого языка, начатого некогда Гёте) — пошёл в детский садик учиться алфавиту.
Всё более презирая бюргерский быт и всё более становясь ницшеанцем, Ницше отказывается от немецкого гражданства; документально оно аннулируется 17-го апреля 1869-го года. Он навсегда покидает Германию и живёт в качестве резидента в Швейцарии, снимая недорогие комнаты (комфортабельность их не имела значения, для него главным было наличие фортепьяно и отсутствие возражений у постояльцев, если он будет иногда музицировать), насколько позволяла пенсия, которая ему полагалась как профессору. Это была та жизнь, о которой он всегда мечтал — жизнь в спокойной обстановке без патриотической истерики вокруг, без вечной болтовни на политическую тему (швейцарцам на это было совершенно наплевать (даром что швейцарцев называют ервопейскими дзен-буддистами)), они были чисто светскими людьми с лёгким уклоном в безыдейный анархизм — максимум их политической позиции)), среди изумительных Альпийских пейзажей, с возможностью играть на фортепьяно своего любимого Баха и — вволю предаваться размышлениям.
Казалось бы, вот он — достигнутый маня-мирок, чтобы жить в Европейском Тибете как можно дальше от мирской суеты. Однако Ницше не был бы Ницше, если бы не отправился добровольцем на Прусскую войну 1870-го года. В кавалерию — его специализация — его не взяли, потому что он не был гражданином Пруссии, поэтому он отправился на фронт в качестве нейтрального лица — санитаром от швейцарского Красного Креста. Это был ключевой момент в его судьбе, потому что именно война сделала из Ницше ницшеанца. Усы, наконец, приеобрели свою законченную форму…)
В этой войне впервые применялась гаубичная артиллерия, что приводило к огромным потерям сторон. У французов вдобавок были мощные дальнобойные винтовки, из-за чего немецкие атаки превращались в кошмарную бойню. Однако немцы благодаря своей кавалерии смогли нанести ряд существенных поражений французам и в итоге победили в этой войне.
Неплохая иллюстрация того, как выглядело данное побоище: «Саксонские батальоны бросились, как были, в густых колоннах, на штурм, были отбиты, отскочили назад за гвардию. Всё перемешалось; дым от выстрелов и разрывов снарядов и поднятая ими пыль мешали совершенно ориентироваться; у немцев создалось несколько цепей, которые стреляли друг другу в затылок, и 14 саксонских батарей били в кучу штурмующих и защитников С.-Прива. Всё время уцелевшие начальники заставляли горнистов играть сигнал «прекратить огонь». Кое-как удалось унять пехоту, но артиллерия свирепствовала в потёмках почти час…» (битва при Сен-Прива, 18 авг. 1870-го).
Война произвела на Ницше огромное впечатление даже при косвенном участии (но даже при этом он едва не погиб). Уже в 1872-м он пишет «Рождение трагедии» (скорее дань своим юношеским представлениям, с которыми он распрощался), а затем приступает к фундаментальной работе, получившей название «Несвоевременныз размышлений» (1872-1876 гг.). В дальнейшем он становится всё более резким, появляются те черты, которые вызывали обвинения в нетерпимости, излишних крайностях и чрезмерной безжалостности. Ницше действительно крайне жестоко расправился с немецкой культурой, обвиняя немцев в вечном противодействии передовому европейскому развитию (Франция при этом рассматривалась как космополитический центр Европы, дающий универсальные идеи, которые немцы упорно и злостно отказывались принимать, предпочитая лакать пиво и орать про патриотизм, что приводило Ницше просто в бешенство; он называл «Дойчланд убераллес» гимном пьяных свиней; у него определённо были какие-то скверные предчувстия касательно XX-го века, по крайней мере тенденции он видел абсолютно чётко и всё время на это указывал). Именно немцы, по мнению Ницше, всегда выступали в качестве контрреволюционеров — беспочвенный патриотизм, доведённый до абсурда, уничтожал всё, что когда-либо появлялось в Европе перспективного и передового. Совершенно не выбирая слов, Ницше клеймил «пивную учёность» немцев (и поголовную сифилитичность их), бесконечно далёких от какой-либо, кроме пивной и бл…ской, «культуры». Ницше вопрошал: где в Германии умы, подобные Стендалю во Франции или Достоевскому в России, но немцы в ответ лишь хлопали своими бессмысленными бараньими глазами и разводили руками, не понимая, чего от них требуют (Ницше особенно выводила из себя эта немецкая квази-невинность, которую он считал худшим видом хитрости). Все те достижения, которые немцы нагло приписали себе, Ницше называл воровством (самоназвание немцев созвучно слову «воришки», что для филолога Ницше было убер-аргументом); все достижения Германии принадлежат не немцам, а немногие порядочные немцы, вроде Гёльдерлина, всегда были изгоями и никто их не ценил. — Читая это, я лишь ухмылялся, потому что это вовсе не немецкая история, это история абсолютно любой страны…) (Можно полумать, что французы ценили Рембо, а в США кто-то, кроме горстки любителей фантастики, знал и ценил Лавкрафта). Он не был полным аутсайдером — ему удалось списаться с некоторыми известными людьми, вроде Стриндберга, и он вроде собирался даже отправиться в Копенгаген для чтения лекций, но это был уже период агонии; в последние полгода (разумной) жизни он запустил себя, а в комнате его, всегда по-прусски в идеальном порядке, царил бардак. Он пишет странные и сумасшедшие письма различным людям, из-чего стало понятно, что у дорогого профессора крыша-то поехала…( Как говорят русские: «Чтобы сойти с ума, это ум надобно иметь…». — Идиоты не сходят с ума; немцы — последние, кому это грозит. (Сошедшие с ума Гофман и Ницше не были в полном смысле немцами; венгр и поляк, соответственно). Да, Ницше ненавидел патриотизм, потому что всякое благородное начинание приобретает черты чванства и шовинизма, то есть свинства. Ницше был космополитом и потому никак не мог стерпеть местечкового московитства пруссачества, говоря о Европейской культуре в целом, как бы ни была она утрачена со времён благословенной Антики*, причём распространяя её на всю расу, то есть включая и Индо-Иранский мир (и действительно, Ницше является одним из самых любимых в Иране европейских мыслителей; правда, в Индии больше известен Хайдеггер). Конечно, он не был космополитом именно мирового масштаба (как Кроули или Форт), когда ты буквально чувствуешь свободу в каждом движении, дыша полной грудью, не испытывая никакой скованности и ни малейших предубеждений, — это поистине самое великое чувство счастья, какое только можно испытывать, то эйфорическое чувство, которое так замечательно передано в творчестве Саъди и Бьёрнебу, лентами Эда Вуда и Фассбиндера, современными экспликациями гротескного Филдинга или неподражаемыми Ленинградскими Ковбоями, — и японская максима «Весь мир под одной крышей» была всё-таки не про него, но поэтический темперамент делал своё дело и инстинктивно Ницше понимал, что «слово греха есть ограничение», как молвлено в Завете — последнем привете божественной Античности, наследниками которой только полные дураки считают европейцев (хех))). Масштабным натурам легко дышится только в масштабности, а Ницше был, конечно, грандиозен.
Как и его столь замечательные шляхетские усы)))
Таким он нам и запомнился навечно.
_________
* лично я считаю, что немножко Античного влияния можно разглядеть разве что в Турции (и нигде больше в Европе, причём Скандинавию отношу к дикой, нецивилизованной вовсе области (как говорят, они до сих пор там гадят, где приспичит, будто латыши сто лет назад)), а сам эгрегор Антики и вовсе ушёл глубоко в Африку, находясь, я полагаю, где-то в области Уганды (как же я был полражён, когда у Кроули встертил замечание, что Античный эгрегор ушал сначала в Египет (там Кроули получил свои пророческие откровения), а потом двинулся дальше на юг; я так понимаю, что он движется постаянно и не локализован, выбрав курс куда-то на Антарктику, где, должно быть, в благоприятное время возникнет новая Цивилизация Античного типа); ясно, что знание Античных текстов ничего не даёт европейцам, потому что это не является выражением их органической жизни, равно как о Ницше судачить можно сколько угодно — его никогда не поймут те, кто не обладает поэтическим темпераментом (а уж тем более такие унтерменши, как Сартр с Камю и кучка убогих традиционалистов — вечно местечковых рабов)
Комментариев нет:
Отправить комментарий