Вспоминая Михаила Михайловича Зощенко

Несмотря на "ко"-фамилию, он был знатного рода (причём материнская сторона была более знатной). Возможно, по характеру ему было легче общаться с Ахматовой, чем, например. с унылым северянином Гумилёвым, но в данном сучае мы говорим о культурном феномене.

Добровольцем отправившись на фронт, разве мог он подозревать, через какие потрясения ему придётся пройти? Дворянин, принявший живое участие в преображении общества, крайне болезненно переживал ведь и трагедию тех глубоко порядочных людей, которые оказались на обочине жизни, сметённые ветром революции. Он тосковал по тем старым-добрым временам и, возможно, немного глумился над новыми. Но ни в коем случае не над людьми! Людям он сочувствовал и всегда их защищал.

Будучи глубокой натурой, умной, но склонной к меланхолии, пытался защищаться от абсурдности и подлости происходящего юмором и добротой. Он будто искал некий магический камень вечной жизни, хотя всё время ему мерещились усадьбы и приятные беседы времён, которые были теперь так бесконечно далеки...

Он оказался аутсайдером в этой плебейской среде, из-за чего органическое родство с Ахматовой, которая считала себя последней, полноправной омегой в русском классицизме ("пушкинская школа", все дела). Новое общество принесло лишь пустую суету и тысячу несчастий, а светлого будущего никакого не предвиделось. Бюрократия, коррупция, партократия, репрессии, авторитаризм, помпезное фарисейство и вечная нищета людей (кроме вечно истекающего жиром "центра") - всё как обычно, всё как всегда: тошнотворнейший, архиублюдочный бизантивизм...

Собрав последние силы, всё своё природное мужество, Зощенко пишет свой трактат о вечной юности, но получился он грустный и, честно говоря, малоубедительный. Если Бунин просто откровенно ненавидел Советы - бешенно, люто, с проклятьями, - а Ахматова, как женщина, обратила свою любовь на потомство (быть может, их ждёт более лучшая жизнь...), то Зощенко не мог ни ненавидеть, ни абстрагироваться от своего несчастья. Меланхолия медленно, год за годом оватывала его, пока он не махнул рукою, плюнув уже и на свою жизнь. Он бы умер в нищете, голоде и холоде, если бы за него не вступились негодующие писатели тех лет, требуя пенсию для человека, который, по крайней мере, воевал за эту страну (что стоило ему здоровья). Он уже не видел смысла ни в чём...